Страна удостоверений

      Когда я был школьником, я имел три постоянных критических дня в году: один перед рождеством, другой перед пасхой и третий перед летними каникулами. Это были дни, когда выдавали балльники - и они были всегда ужасны. Особенно относительно моих успехов в математике, законе божием и поведении господа профессора держались совершенно иного взгляда, чем я, и без зазрения совести выражали это частное мнение несимпатичным словом "неудовлетворительно".
     
Я задался целью сделаться когда-нибудь лучшим человеком, чем они, и могу сказать, что мне это удалось. В особенности, что касается "выдачи аттестатов", то я имею право смотреть на них сверху вниз: я по сие время выдал семнадцать тысяч триста двадцать семь аттестатов и один лучше другого! К тому же: мои профессора писали только принудительные удостоверения и то только глупым мальчикам против их воли, я же выдаю преимущественно взрослым и по их настоятельной просьбе. Вот я какой человек!
     
Индия это страна удостоверений. Немецкие бюргеры собирают ордена, индейцы собирают скальпы, честные обитатели Никобарских островов гордо собирают черепа съеденных ими свиней - но кроткий индус собирает удостоверения. Мой проводник в Тричинапалли имел одиннадцать красиво переплетенных томов in-guarto, и на каждом стояло большими золотыми буквами: "Удостоверения, заслуженные и полученные Даниилом Самуилом Пиллэй". Мне кажется, что он добрался до сорокатысячного, и все удостоверения подтверждали, что он венец всех проводников Индии. Я написал ему в томе XI, стр. 876: "Даниил это жемчужина, это слон среди проводников города. Он цветок лотоса и трижды блестящий светлячок Индии; счастлив, кто под его руководством будет ходить по святилищу Вишну". По правде говоря, Даниил Самуил был невыносимый старый болтун и, если его беспрерывно не останавливать, сыпал ерунду за ерундой. Несмотря на это, он имел прекрасное собрание сорока тысяч удивительных удостоверений - и вдобавок еще одно очень красивое... от меня.
     
Но Даниил Самуил Пиллэй это только один из собирателей на триста миллионов живущих в Индии! И каждый из них мечтает только об удостоверениях. Слава богу, когда я путешествовал по Индии, было жаркое время года и самый мертвый сезон. Я был один во всех отелях и вся прислуга существовала только для меня. Когда я уезжал, являлась вся компания, протягивая правую руку для бакшиша, а в левой держа карандаш и книжку удостоверений. Сначала являлся управляющий, затем помощник управляющего, потом бэбу; после него шесть мальчиков, прислуживавших за столом, и столько же мальчиков, прислуживавших в комнатах; затем двое, приготовлявших мне ванну, и двое, носивших для этого воду; четверо, которые попеременно раскачивали пунку, и трое, которые вытирали пыль в комнате. Тут были также двое, утверждавших, что они отгоняли насекомых, и шесть кули, переносивших мой багаж в коляску. Затем два садовника, кучер, человек, сидящий рядом с ним на козлах, и один, который стоит на запятках. И кроме того добрая дюжина таких, о деятельности которых нельзя было установить ничего определенного. Но я - душа человек - давал всем бакшиш и чертил удостоверения. Я писал: "Дасасвамедх Мунши лучший истребитель клопов в Бенаресе". Или: "Никто не может превзойти Амриту Нандат в стоянии на запятках".
     
Я писал, пока коляска не тронулась, затем в коляске до самого вокзала, наконец в поезде, пока он благополучно не отошел. Измученный, я повалился на подушки, позвонил и заказал виски с содовой. Выпил. заплатил, дал на чай и написал мальчику удостоверение: "Никто в целом мире не подает так, как Рамнагар Патна". Я пытался вздремнуть, но мне это не удалось. Пришел Кхандала Карли и вычистил лампы, и я написал ему в книгу, что он король всех индийских фонарщиков. Ланаули Пиппал выбил пыль из подушек и я должен был удостоверить, что он чудо среди уборщиков!
     
Торговцам я высыпал целый рог изобилия хороших удостоверений. Четырехлетний мальчик продал мне в Аллахбаде веер, за который я заплатил два пфеннига. Я дал ему еще один пфенниг на чай, чтоб отвязаться, но это не помогло; он не отстал, пока я не написал фамилию и адрес и не удостоверил, что я чрезвычайно доволен покупкой. Я должен был аттестовать каждую дурацкую бронзу, каждую старую шелковую тряпку: лучшие удостоверения получили от меня те типы, которые меня больше всего обманывали. Однажды в Агре, в то время, как я писал великолепное удостоверение одному торговцу парчей, мошенник украл у меня половину моих тряпок. К счастью, я во время заметил это и дал ему пару пощечин - но все же я написал в его книжке: "Абдул-бен-Шалимар вершина честности". Поэтому не следует заблуждаться ни относительно этого, ни относительно многих других удостоверений: всякий торговец в священной Индии мошенник; из этого предположения надо исходить с самого начала.
     
Все дается путем упражнения. В начале я был только посредственным составителем удостоверений; я писал: "что я очень доволен", и что тот, кто мне как раз подворачивался, прекрасный представитель своего ремесла. Но вскоре я выучился, и теперь достиг значительной виртуозности. Особенно я горжусь следующим удостоверением, которое я имел случай выдавать раза два в день: "Махабалипурам Битрагунта" - или "Годавери Амарашнарасвани", или, как его там звать, "душа браманских жрецов. Он любимец и глазное яблоко Шивы" (или Ганеши, или Кали, или Кришны, или еще кого-нибудь из числа миллионов индусских богов). "Он трижды рожденный и святость его составляет радость Индии. В попрошайничестве он - царь, и я сам подарил ему четыре медяка".
     
Но пусть не думают, что мои удостоверения находятся в руках одних только проводников, торговцев, прислуги и нищенствующих жрецов! Нет, моя деятельность была значительно шире. Я выдавал удостоверения фабрикантам ковров и вожакам слонов, музыкантам и заклинателям змей. Я удостоверил одному сжигателю трупов Кавери Науджагунду у Маникарни-Гхата в Бенаресе, что никто вверх и вниз по течению Ганга не может так хорошо поджаривать труппы, как он; а на один гхат дальше я писал в альбом набожного йога Рамигани, что он самый благородный из всех кающихся Востока и что никто не может так грациозно лежать весь день и всю ночь на подбитом гвоздями постели, как он. Магараджам я удостоверял, что они управляют не хуже великих Фридриха и Наполеона, и, в виду особого желания главного жреца Храма Обезьян, я письменно засвидетельствовал, что в искусстве закалывать коз он не имеет себе равного, что его богиня Дурга это non plus ultra всех богинь и что его хульманы - образчики всякой мудрости.
     
В Симле я был приглашен в гости к вице-королю. Не надо сравнивать этого с приглашением отобедать у какого-нибудь немецкого князя или герцога, слово которого значит не больше вашего. О нет, вице-король управляет в пять раз большим числом людей, чем есть во всей Германии, и он действительно великий властелин. И все же он был так любезен со мной, так прост и так скромен - что я никак не мог понять, в чем тут дело. Но за десертом все выяснилось. Он, как бы случайно, спросил меня: "How do you like India?" Я наивно ответил: "Very nice place endeed". - И тут я был пойман. Его превосходительство быстрым движением схватился за боковой карман, достал книжку удостоверений и просил меня засвидетельствовать это письменно и, кстати, изложить мое мнение об английском управлении. Что мне было делать? Я обильно и действительно хорошо пообедал. Я выпил еще обильней и еще лучше и, кроме того, я вообще очень вежливый джентельмен. И потому я написал в золотой книжице удостоверений Индийского Королевства: "Индия очень мила. Я очень доволен управлением вице-короля". Лорд Минто прочел, отер слезу и, растроганный, пожал мне руку. Это был исторический момент.
     
Мне кажется, что я оказал англо-германскому сближению неоценимую услугу.

      Но лучшие мои удостоверения я выдал в Дели. Там подошел ко мне на широкой Серебряной улице какой-то человек и таинственно дернул меня за рукав. У него был всего один глаз и выглядел он, как полумертвая кобра, которую отделал маленький мунго после получасового боя. Он шипел и свистел и я сначала не мог понять, что ему от меня нужно. Но, в конце-концов, выяснилось, что он друг человечества и потому он хочет отвести меня в турецкую баню, где меня ожидают с пением и танцами прекраснейшие гурии Индии. Я человек слабый и поддался искушающему зову порока. Друг человечества повел меня и, наконец, мы добрались по невероятно узким и кривым улицам до врат рая. Мы постучали семь раз, после чего стали отодвигаться тяжелые засовы. Мы сказали "салам", и я вошел. Весьма почтенный старик провожал меня и показывал покои. Это действительно была турецкая баня; парильня, бассейн, купальня, - все было на месте. Только все это облипло клейкой и густой грязью, и вода имела совершенно своеобразную зеленовато-коричневую окраску, вздувалась большими пузырями и походила на животы жаб.

Затем появились гурии. У одной были слезящиеся глаза, другая была горбата и, кажется, больна проказой; наконец, третья имела двойной зоб и к тому же элефантиазис на обоих ногах, так что она переваливалась, как мамонт. Все три воняли - хуже священного Ганга.
     
Я покачал головой - тогда старик прозорливо рассмеялся и трижды ударил в ладоши. Завеса раздвинулась и появились три дивных мальчика. Один имел большой горб, другой был покрыт скруфулезными рубцами, а третий - не знаю, что у него было! Но одно я знаю, что все трое юношей были еще грязнее и пахли еще хуже, чем их соперницы. Я повернулся и сделал отчаянную попытку добраться до двери. Тогда старик закричал: "Ой! ой! а!" Он опять хитроумно засмеялся: ему показалось, что на этот раз он угадал мой вкус. Он удержал меня и опять захлопал в ладоши - появилось несколько кули. Они принесли две большие утки и три белых козы. Козы были красивы, утки были еще красивей, этого я не могу отрицать. Но, в конечном счете, я только западный варвар и не умею поддаваться очарованию уток и еще менее коз. Я принужден был применить грубость, чтоб втолковать старику, что я отказываюсь. Он совершенно не мог понять, как можно пренебречь всеми этими наслаждениями. Я роздал бакшиши налево и направо, но не успел я выйти из дверей, как старик появился со своей книжкой удостоверений. Я написал: "Турецкие бани Абдула Наккара величайшая достопримечательность Дели; это настоящий эдем на земле". Затем подошли все три дамы, а за ними трое юношей, и я удостоверил каждому, что его объятия подобны высшим наслаждениям рая. А другу человечества, который ожидал меня снаружи, я написал в его книге, что он первейший Галеотто в мире и что он доставил мне лучшие часы в моей жизни.
     
Только бедные утки и козы не заработали никакого бакшиша, не получили никакого удостоверения - и все же это были действительно красивые козы и прекраснейшие утки!!





Г. Г. Эверс
1911